Знаю, что больше никто и ничто не сможет внушить мне страсть.
Понимаешь, начать кого-нибудь любить -- это целое дело. Нужна энергия, любопытство, ослепленность...
Вначале бывает даже такая минута, когда нужно перепрыгнуть пропасть: стоит задуматься, и этого уже не сделаешь.
Я знаю, что больше никогда не прыгну.

Вторник.
Ничего нового. Существовал.

И прежде, когда я встречался с Анни после перерыва, пусть мы не виделись всего сутки, пусть это было наутро после сна,
я никогда не умел найти слов, каких она ждала, какие подходили бы к ее платью, к погоде, к последним фразам,
которыми мы обменивались накануне.

Я свободен: в моей жизни нет больше никакого смысла — все то, ради чего я пробовал жить, рухнуло, а ничего другого придумать я не могу.

– Я тебе необходим? Я был тебе необходим все четыре года, что мы не виделись? Хорошо же ты скрывала свои чувства.
Я говорю это с улыбкой, иначе она подумает, что я на нее в обиде. Но я чувствую, что улыбка получилась насквозь фальшивая.
Мне не по себе.
– Как ты глуп! Видеть тебя – если речь об этом – необходимости у меня, конечно, нет. В тебе, понимаешь ли, нет ничего такого,
что особенно радовало бы глаз. Но мне необходимо, чтобы ты жил на свете и чтобы ты не менялся. Ты как платиновый метр,
который хранится где-то, не то в Париже, не то поблизости. Не думаю, чтобы кому-нибудь когда-нибудь хотелось его видеть.

Передо мной сидит Анни, мы не виделись четыре года, и нам больше нечего друг другу сказать.

У больных ведь тоже бывают промежутки спасительной слабости, когда они на несколько часов забывают о своей болезни.

P.S. Не получилось у нас с Сартром особой дружбы.
каждая страница, каждая строчка, каждое слово, запятая, точка и тире - дались очень тяжело.